Доктор Фаустус - Страница 108

108

Пока все удивлялись, забавлялись и преклонялись, я пытался встретиться глазами с Адрианом, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели на него эти досадные речи; но он отвел от меня взгляд. Что касается фон Ридезеля, то главный интендант пришел в полное замешательство.

– Пардон, – говорил он, – позвольте… Бах, Палестрина…

Эти имена были освящены для него авторитетом консерватизма, а тут их переносили в область модернистской растленности. Он сочувственно соглашался, но вместе с тем был так взволнован, что даже вынул из глаза монокль, отчего лицо его лишилось последнего проблеска мысли. Не менее туго пришлось ему, когда культурно-критические разглагольствования Брейзахера коснулись Ветхого Завета, а стало быть, сферы личного происхождения оратора, темы еврейского племени, или народа, и духовной его истории, продемонстрировав и здесь крайне двусмысленный, грубый и при этом злобный консерватизм. Послушать его, так упадок, поглупение и утрата всякого контакта со старым и подлинным заявили о себе столь рано и в столь почтенном месте, что об этом никто и думать не смел. Могу только сказать, что в общем его рассуждения были до смешного абсурдны. Такие почитаемые каждым христианином библейские персонажи, как цари Давид и Соломон, а равным образом и пророки «с их болтовней о Боге небесном» были для него уже захудалыми представителями обескровленной поздней теологии, понятия не имевшими о старой и подлинной иудейской сущности народного элохима Ягве и видевшими только «загадку первобытных времен», в обрядах, которыми служили этому национальному Богу или, вернее, добивались его физического присутствия, в эпоху подлинной народности. Особенно доставалось от него «премудрому» Соломону: он так на него нападал, что мужчины только посвистывали сквозь зубы, а дамы удивленно ахали.

– Пардон! – говорил фон Ридезель. – Я, мягко выражаясь… Царь Соломон, его величие… Не пристало ли вам…

– Нет, ваше превосходительство, не пристало, – отвечал Брейзахер. – Это был эстет, обессилевший от эротических наслаждений, а в религиозном отношении прогрессивный тупица, что очень типично для вырождения культа действенно присутствующего национального Бога – носителя метафизической силы народа – в проповедь абстрактного, общечеловеческого Бога на небесах, то есть от религии народной к всемирной религии. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать скандальную речь, которую он произнес после сооружения первого храма и в которой спросил: «Может ли жить Бог среди людей на земле?» – словно вся задача Израиля не состояла в том, чтобы создать Богу жилье, шатер и всеми средствами заботиться о его, Бога, постоянном присутствии. А Соломон преспокойно витийствует: «Небеса тебя не объемлют, насколько же меньше храм сей, мною воздвигнутый!» Это вздор, это начало конца, то есть выродившегося представления о Боге, характерного для псалмопевцев, у которых Бог уже окончательно отправлен на небо и которые упорно поют о Боге небесном, хотя Пятикнижие не знает такого местопребывания божества, как небо. Там элохим шествует впереди народа в огненном столпе, там он хочет жить в народе, ходить среди народа и иметь стол для закланий – избегая позднейшего, худосочного и филантропического словца «алтарь». Кто бы подумал, что псалмопевец заставит Бога спросить: «Разве ем я мясо быков и пью кровь козлищ?» Вложить такой вопрос в уста Бога – это нечто неслыханное, фривольный плевок просвещения прямо в лицо Пятикнижию, четко определившему жертву как «хлеб», то есть как доподлинную пищу Ягве. От этого вопроса, а впрочем, уже и от речей премудрого Соломона всего один шаг до Маймонида, слывущего величайшим раввином Средневековья, но, по сути, Аристотелева выученика, ухитряющегося «толковать» – ха! ха! – жертву как уступку Бога языческим инстинктам народа. Итак, жертва из крови и жира, которая когда-то, посоленная и приправленная пряностями, кормила Бога, давала ему плоть, является для псалмопевца всего только «символом» (до сих пор помню, каким неописуемо презрительным тоном произнес это слово доктор Брейзахер): закалывают уже не животное, а – как ни невероятно – благодарность и смирение. «Кто заклал благодарность, – говорится теперь, – тот меня почтил». И в другом месте: «Жертвы Богу суть покаяния». Словом, все это давно уже не народ и не кровь, а жиденькая гуманистическая похлебка…

Вот образец высококонсервативных брейзахеровских излияний. Это было в равной мере забавно и противно. Он непрестанно говорил о подлинном ритуале, о культе реального, отнюдь не абстрактно-универсального, а потому и не «всемогущего», не «всесущего» народного Бога как о магической технике, физически не безопасной манипуляции динамического начала, при которой вполне возможны несчастные случаи, катастрофические короткие замыкания в результате ошибок и промахов. Сыновья Аарона умерли потому, что применили «не надлежащий огонь». Это пример такого несчастного случая, такого причинного следствия ошибки. Некто, по имени Уза, опрометчиво дотронувшись до так называемых скрижалей завета, когда священный кивот грозил свалиться с повозки, тут же пал бездыханным трупом. Это тоже было трансцендентально-динамической разрядкой, возникшей по небрежности, а именно по небрежности злоупотреблявшего игрой на арфе царя Давида, который тоже уже ничего не понимал и по-филистерски велел погрузить кивот на повозку, вместо того чтобы, как это вполне обоснованно предписывало Пятикнижие, нести таковой на шестах. В том-то и дело, что Давид был уже не менее чужд изначальному и не меньше, чем Соломон, поглупел, чтобы не сказать – «загрубел». Он ничего не знал о динамических опасностях народной переписи и, устроив ее, вызвал тяжелый биологический удар – эпидемию, смерть, как заранее очевидную реакцию метафизических сил народа. Ибо настоящий народ просто не выносил такой механической регистрации, разложения динамического целого на безликие нумерованные единицы…

108